На иконе — мой лик, а в зубах — косяк.
Произведение искусстваПроизведение искусства.
Держа под мышкой что-то, завернутое в 223-й нумер «Биржевых ведомостей», Саша Смирнов, единственный сын у матери, сделал кислое лицо и вошел в кабинет доктора Кошелькова.
– А, милый юноша! – встретил его доктор. – Ну, как мы себя чувствуем? Что скажете хорошенького?
Саша заморгал глазами, приложил руку к сердцу и сказал взволнованным голосом:
– Кланялась вам, Иван Николаевич, мамаша и велела благодарить вас… Я единственный сын у матери, и вы спасли мне жизнь… вылечили от опасной болезни, и… мы оба не знаем, как благодарить вас.
– Полно, юноша! – перебил доктор, раскисая от удовольствия. – Я сделал только то, что всякий другой сделал бы на моем месте.
– Я единственный сын у своей матери… Мы люди бедные и, конечно, не можем заплатить вам за ваш труд, и… нам очень совестно, доктор, хотя, впрочем, мамаша и я… единственный сын у матери, убедительно просим вас принять в знак нашей благодарности… вот эту вещь, которая… Вещь очень дорогая, из старинной бронзы… редкое произведение искусства.
– Напрасно! – поморщился доктор. – Ну, к чему это?
– Нет, уж вы, пожалуйста, не отказывайтесь, – продолжал бормотать Саша, развертывая сверток. – Вы обидите отказом и меня и мамашу… Вещь очень хорошая… из старинной бронзы… Досталась она нам от покойного папаши, и мы хранили ее, как дорогую память… Мой папаша скупал старинную бронзу и продавал ее любителям… Теперь мамаша и я этим же занимаемся…
Саша развернул вещь и торжественно поставил ее на стол. Это был невысокий канделябр старой бронзы, художественной работы. Изображал он группу: на пьедестале стояли две женские фигуры в костюмах Евы и в позах, для описания которых у меня не хватает ни смелости, ни подобающего темперамента. Фигуры кокетливо улыбались и вообще имели такой вид, что, кажется, если бы не обязанность поддерживать подсвечник, то они спрыгнули бы с пьедестала и устроили бы в комнате такой дебош, о котором, читатель, даже и думать неприлично.
Поглядев на подарок, доктор медленно почесал за ухом, крякнул и нерешительно высморкался.
– Да, вещь, действительно, прекрасная, – пробормотал он, – но… как бы выразиться, не того… нелитературна слишком… Это уж не декольте, а чёрт знает что…
– То есть почему же?
– Сам змий-искуситель не мог бы придумать ничего сквернее. Ведь поставить на столе такую фантасмагорию значит всю квартиру загадить!
– Как вы странно, доктор, смотрите на искусство! – обиделся Саша. – Ведь это художественная вещь, вы поглядите! Столько красоты и изящества, что душу наполняет благоговейное чувство и к горлу подступают слезы! Когда видишь такую красоту, то забываешь всё земное… Вы поглядите, сколько движения, какая масса воздуху, экспрессии!
– Всё это я отлично понимаю, милый мой, – перебил доктор, – но ведь я человек семейный, у меня тут детишки бегают, дамы бывают.
– Конечно, если смотреть с точки зрения толпы, – сказал Саша, – то, конечно, эта высокохудожественная вещь представляется в ином свете… Но, доктор, будьте выше толпы, тем более, что своим отказом вы глубоко огорчите и меня и мамашу. Я единственный сын у матери… вы спасли мне жизнь… Мы отдаем вам самую дорогую для нас вещь, и… и я жалею только, что у вас нет пары для этого канделябра…
– Спасибо, голубчик, я очень благодарен… Кланяйтесь мамаше, но, ей-богу, сами посудите, у меня тут детишки бегают, дамы бывают… Ну, впрочем, пусть остается! Ведь вам не втолкуешь.
– И толковать нечего, – обрадовался Саша. – Этот канделябр вы тут поставьте, вот около вазы. Эка жалость, что пары нет! Такая жалость! Ну, прощайте, доктор.
По уходе Саши доктор долго глядел на канделябр, чесал у себя за ухом и размышлял.
«Вещь превосходная, спора нет, – думал он, – и бросать ее жалко… Оставить же у себя невозможно… Гм!.. Вот задача! Кому бы ее подарить или пожертвовать?»
После долгого размышления он вспомнил про своего хорошего приятеля, адвоката Ухова, которому был должен за ведение дела.
– И отлично, – решил доктор. – Ему, как приятелю, неловко взять с меня деньги, и будет очень прилично, если я презентую ему вещь. Отвезу-ка я ему эту чертовщину! Кстати же он холост и легкомыслен…
Не откладывая дела в дальний ящик, доктор оделся, взял канделябр и поехал к Ухову.
– Здорово, приятель! – сказал он, застав адвоката дома. – Я к тебе… Пришел благодарить, братец, за твои труды… Денег не хочешь брать, так возьми хоть эту вот вещицу… вот, братец ты мой… Вещица – роскошь!
Увидев вещицу, адвокат пришел в неописанный восторг.
– Вот так штука! – захохотал он. – Ах, чёрт подери его совсем, придумают же, черти, такую штуку! Чудесно! Восхитительно! Где ты достал такую прелесть?
Излив свой восторг, адвокат пугливо поглядел на двери и сказал:
– Только ты, брат, убери свой подарок. Я не возьму…
– Почему? – испугался доктор.
– А потому… У меня бывают тут мать, клиенты… да и от прислуги совестно.
– Ни-ни-ни… Не смеешь отказываться! – замахал руками доктор. – Это свинство с твоей стороны! Вещь художественная… сколько движения… экспрессии… И говорить не хочу! Обидишь!
– Хоть бы замазано было, или фиговые листочки нацепить…
Но доктор еще пуще замахал руками, выскочил из квартиры Ухова и, довольный, что сумел сбыть с рук подарок, поехал домой…
По уходе его адвокат осмотрел канделябр, потрогал его со всех сторон пальцами и, подобно доктору, долго ломал голову над вопросом: что делать с подарком?
«Вещь прекрасная, – рассуждал он, – и бросить жалко, и держать у себя неприлично. Самое лучшее – это подарить кому-нибудь… Вот что, поднесу-ка я этот канделябр сегодня вечером комику Шашкину. Каналья любит подобные штуки, да и кстати же у него сегодня бенефис…»
Сказано – сделано. Вечером тщательно завернутый канделябр был поднесен комику Шашкину. Весь вечер уборную комика брали приступом мужчины, приходившие полюбоваться на подарок; всё время в уборной стоял восторженный гул и смех, похожий на лошадиное ржанье. Если какая-нибудь из актрис подходила к двери и спрашивала: «Можно войти?», то тотчас же слышался хриплый голос комика:
– Нет, нет, матушка! Я не одет!
После спектакля комик пожимал плечами, разводил руками и говорил:
– Ну, куда я эту гадость дену? Ведь я на частной квартире живу! У меня артистки бывают! Это не фотография, в стол не спрячешь!
– А вы, сударь, продайте, – посоветовал парикмахер, разоблачая комика. – Тут в предместье живет старуха, которая покупает старинную бронзу… Поезжайте и спросите Смирнову… Ее всякий знает.
Комик послушался… Дня через два доктор Кошельков сидел у себя в кабинете и, приложив палец ко лбу, думал о желчных кислотах. Вдруг отворилась дверь и в кабинет влетел Саша Смирнов. Он улыбался, сиял и вся его фигура дышала счастьем… В руках он держал что-то завернутое в газету.
– Доктор! – начал он, задыхаясь. – Представьте мою радость! На ваше счастье, нам удалось приобрести пару для вашего канделябра!.. Мамаша так счастлива… Я единственный сын у матери… вы спасли мне жизнь…
И Саша, дрожа от чувства благодарности, поставил перед доктором канделябр. Доктор разинул рот, хотел было что-то сказать, но не сказал ничего: у него отнялся язык.
УшлаУшла
Пообедали. В стороне желудков чувствовалось маленькое блаженство, рты
позевывали, глаза начали суживаться от сладкой дремоты. Муж закурил
сигару, потянулся и развалился на кушетке. Жена села у изголовья и
замурлыкала... Оба были счастливы.
- Расскажи что-нибудь... - зевнул муж.
- Что же тебе рассказать? Мм... Ах, да! Ты слышал? Софи Окуркова
вышла замуж за этого... как его... за фон Трамба! Вот скандал!
- В чем же тут скандал?
- Да ведь Трамб подлец! Это такой негодяй... такой бессовестный
человек! Без всяких принципов! Урод нравственный! Был у графа
управляющим - нажился, теперь служит на железной дороге и ворует... Сестру
ограбил... Негодяй и вор, одним словом. И за этакого человека выходить
замуж?! Жить с ним?! Удивляюсь! Такая нравственная девушка и... на тебе!
Ни за что бы не вышла за такого субъекта! Будь он хоть миллионер! Будь
красив, как не знаю что, я плюнула бы на него! И представить себе не могу
мужа-подлеца!
Жена вскочила и, раскрасневшаяся, негодующая, прошлась по комнате.
Глазки загорелись гневом. Искренность ее была очевидна...
- Этот Трамб такая тварь! И тысячу раз глупы и пошлы те женщины,
которые выходят за таких господ!
- Тэк-с... Ты, разумеется, не вышла бы... Н-да... Ну, а если бы ты
сейчас узнала, что я тоже... негодяй? Что бы ты сделала?
- Я? Бросила бы тебя! Не осталась бы с тобой ни на одну секунду! Я
могу любить только честного человека! Узнай я, что ты натворил хоть сотую
долю того, что сделал Трамб, я... мигом! Adieu тогда!
- Тэк... Гм... Какая ты у меня... А я и не знал... Хе-хе-хе... Врет
бабенка и не краснеет!
- Я никогда не лгу! Попробуй-ка сделать подлость, тогда и увидишь!
- К чему мне пробовать? Сама знаешь... Я еще почище твоего фон Трамба
буду... Трамб - комашка сравнительно. Ты делаешь большие глаза? Это
странно... (Пауза.) Сколько я получаю жалованья?
- Три тысячи в год.
- А сколько стоит колье, которое я купил тебе неделю тому назад? Две
тысячи... Не так ли? Да вчерашнее платье пятьсот... Дача две тысячи...
Хе-хе-хе. Вчера твой papa выклянчил у меня тысячу...
- Но, Пьер, побочные доходы ведь...
- Лошади... Домашний доктор... Счеты от модисток. Третьего дня ты
проиграла в стуколку сто рублей...
Муж приподнялся, подпер голову кулаками и прочел целый обвинительный
акт. Подойдя к письменному столу, он показал жене несколько вещественных
доказательств...
- Теперь ты видишь, матушка, что твой фон Трамб - ерунда, карманный
воришка сравнительно со мной... Adieu! Иди и впредь не осуждай!
Я кончил. Быть может, читатель еще спросит:
- И она ушла от мужа?
Да, ушла... в другую комнату.
Из дневника одной девицыИз дневника одной девицы
13-го октября. Наконец-то и на моей улице праздник! Гляжу и не верю
своим глазам. Перед моими окнами взад и вперед ходит высокий, статный
брюнет с глубокими черными глазами. Усы - прелесть! Ходит уже пятый день,
от раннего утра до поздней ночи, и всё на наши окна смотрит. Делаю вид,
что не обращаю внимания.
15-го. Сегодня с самого утра проливной дождь, а он, бедняжка, ходит.
В награду сделала ему глазки и послала воздушный поцелуй. Ответил
обворожительной улыбкой. Кто он? Сестра Варя говорит, что он в нее влюблен
и что ради нее мокнет на дожде. Как она неразвита! Ну, может ли брюнет
любить брюнетку? Мама велела нам получше одеваться и сидеть у окон. "Может
быть, он жулик какой-нибудь, а может быть, и порядочный господин", -
сказала она. Жулик... quel*... Глупы вы, мамаша!
_______________
* какой (франц.).
16-го. Варя говорит, что я заела ее жизнь. Виновата я, что он любит
меня, а не ее! Нечаянно уронила ему на тротуар записочку. О, коварщик!
Написал у себя мелом на рукаве: "После". А потом ходил, ходил и написал на
воротах vis-a-vis: "Я не прочь, только после". Написал мелом и быстро
стер. Отчего у меня сердце так бьется?
17-го. Варя ударила меня локтем в грудь. Подлая, мерзкая завистница!
Сегодня он остановил городового и долго говорил ему что-то, показывая на
наши окна. Интригу затевает! Подкупает, должно быть... Тираны и деспоты
вы, мужчины, но как вы хитры и прекрасны!
18-го. Сегодня, после долгого отсутствия, приехал ночью брат Сережа.
Не успел он лечь в постель, как его потребовали в квартал.
19-го. Гадина! Мерзость! Оказывается, что он все эти двенадцать дней
выслеживал брата Сережу, который растратил чьи-то деньги и скрылся.
Сегодня он написал на воротах: "Я свободен и могу". Скотина...
Показала ему язык.
Жалобная книгаЖалобная книга
Лежит она, эта книга, в специально построенной для нее конторке на
станции железной дороги. Ключ от конторки "хранится у станционного
жандарма", на деле же никакого ключа не нужно, так как конторка всегда
отперта. Раскрывайте книгу и читайте:
"Милостивый государь! Проба пера!?"
Под этим нарисована рожица с длинным носом и рожками. Под рожицей
написано:
"Ты картина, я портрет, ты скотина, а я нет. Я - морда твоя".
"Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела
шляпа. И. Ярмонкин".
"Кто писал не знаю, а я дурак читаю".
"Оставил память начальник стола претензий Коловроев".
"Приношу начальству мою жалобу на Кондуктора Кучкина за его грубости
в отношении моей жене. Жена моя вовсе не шумела, а напротив старалась чтоб
всё было тихо. А также и насчет жандарма Клятвина который меня Грубо за
плечо взял. Жительство имею в имении Андрея Ивановича Ищеева который знает
мое поведение. Конторщик Самолучшев".
"Никандров социалист!"
"Находясь под свежим впечатлением возмутительного поступка...
(зачеркнуто). Проезжая через эту станцию, я был возмущен до глубины души
следующим... (зачеркнуто). На моих глазах произошло следующее
возмутительное происшествие, рисующее яркими красками наши железнодорожные
порядки... (далее всё зачеркнуто, кроме подписи). Ученик 7-го класса
Курской гимназии Алексей Зудьев".
"В ожидании отхода поезда обозревал физиогномию начальника станции и
остался ею весьма недоволен. Объявляю о сем по линии. Неунывающий дачник".
"Я знаю кто это писал. Это писал М. Д.".
"Господа! Тельцовский шуллер!"
"Жандармиха ездила вчера с буфетчиком Костькой за реку. Желаем всего
лучшего. Не унывай жандарм!"
"Проезжая через станцию и будучи голоден в рассуждении чего бы
покушать я не мог найти постной пищи. Дьякон Духов".
"Лопай, что дают"...
"Кто найдет кожаный портсигар тот пущай отдаст в кассу Андрею
Егорычу".
"Так как меня прогоняют со службы, будто я пьянствую, то объявляю,
что все вы мошенники и воры. Телеграфист Козьмодемьянский".
"Добродетелью украшайтесь".
"Катинька, я вас люблю безумно!"
"Прошу в жалобной книге не писать посторонних вещей. За начальника
станции Иванов 7-й".
"Хоть ты и седьмой, а дурак".
Жених и папенька(нечто современное)Жених и папенька(нечто современное)
-- А вы, я слышал, женитесь! -- обратился к Петру Петровичу Милкину на дачном балу один из его знакомых. -- Когда же мальчишник справлять будете?
-- Откуда вы взяли, что я женюсь? -- вспыхнул Милкин. -- Какой это дурак вам сказал?
-- Все говорят, да и по всему видно... Нечего скрытничать, батенька.... Вы думаете, что нам ничего не известно, а мы вас насквозь видим и знаем! Хе-хе-хе... По всему видно... Целые дни просиживаете вы у Кондрашкиных, обедаете там, ужинаете, романсы поете... Гуляете только с Настенькой Кондрашкиной, ей одной только букеты и таскаете... Всё видим-с! Намедни встречается мне сам Кондрашкин-папенька и говорит, что ваше дело совсем уже в шляпе, что как только переедете с дачи в город, то сейчас же и свадьба... Что ж? Дай бог! Не так я за вас рад, как за самого Кондрашкина... Ведь семь дочек у бедняги! Семь! Шутка ли? Хоть бы одну бог привел пристроить...
"Чёрт побери... -- подумал Милкин. -- Это уж десятый говорит мне про женитьбу на Настеньке. И из чего заключили, чёрт их возьми совсем! Из того, что ежедневно обедаю у Кондрашкиных, гуляю с Настенькой... Не-ет, пора уж прекратить эти толки, пора, а то того и гляди, что женят, анафемы!.. Схожу завтра объяснюсь с этим болваном Кондрашкиным, чтоб не надеялся попусту, и -- айда!"
На другой день после описанного разговора Милкин, чувствуя смущение и некоторый страх, входил в дачный кабинет надворного советника Кондрашкина.
-- Петру Петровичу! -- встретил его хозяин. -- Как живем-можем? Соскучились, ангел? Хе-хе-хе... Сейчас Настенька придет... На минутку к Гусевым побежала...
-- Я, собственно говоря, не к Настасье Кирилловне, пробормотал Милкин, почесывая в смущении глаз, -- а к вам... Мне нужно поговорить с вами кое о чем... В глаз что-то попало...
-- О чем же это вы собираетесь поговорить? -- мигнул глазом Кондрашкин. -- Хе-хе-хе... Чего же вы смущены так, милаша? Ах, мужчина, мужчина! Беда с вами, с молодежью! Знаю, о чем это вы хотите поговорить! Хе-хе-хе... Давно пора...
-- Собственно говоря, некоторым образом... дело, видите ли, в том, что я... пришел проститься с вами... Уезжаю завтра...
-- То есть как уезжаете? -- спросил Кондрашкин, вытаращив глаза.
-- Очень просто... Уезжаю, вот и всё... Позвольте поблагодарить вас за любезное гостеприимство... Дочери ваши такие милые... Никогда не забуду минут, которые...
-- Позвольте-с... -- побагровел Кондрашкин. -- Я не совсем вас понимаю. Конечно, каждый человек имеет право уезжать... можете вы делать всё, что вам угодно, но, милостивый государь, вы... отвиливаете... Нечестно-с!
-- Я... я... я не знаю, как же это я отвиливаю?
-- Ходил сюда целое лето, ел, пил, обнадеживал, балясы тут с девчонками от зари до зари точил, и вдруг, на тебе, уезжаю!
-- Я... я не обнадеживал...
-- Конечно, предложения вы не делали, да разве не видно было, к чему клонились ваши поступки? Каждый день обедал, с Настей по целым ночам под ручку... да нешто всё это спроста делается? Женихи только ежедневно обедают, а не будь вы женихом, нешто я стал бы вас кормить? Да-с! нечестно! Я и слушать не желаю! Извольте делать предложение, иначе я... тово...
-- Настасья Кирилловна очень милая... хорошая девица... Уважаю я ее и... лучшей жены не желал бы себе, но... мы не сошлись убеждениями, взглядами.
-- В этом и причина? -- улыбнулся Кондрашкин. -- Только-то? Да душенька ты моя, разве можно найти такую жену, чтоб взглядами была на мужа похожа? Ах, молодец, молодец! Зелень, зелень! Как запустит какую-нибудь теорию, так ей-богу... хе-хе-хе... в жар даже бросает... Теперь взглядами не сошлись, а поживете, так все эти шероховатости и сгладятся... Мостовая, пока новая -- ездить нельзя, а как пообъездят ее немножко, то мое почтение!
-- Так-то так, но... я недостоин Настасьи Кирилловны...
-- Достоин, достоин! Пустяки! Ты славный парень!
-- Вы не знаете всех моих недостатков... Я беден...
-- Пустое! Жалованье получаете и слава богу...
-- Я... пьяница...
-- Ни-ни-ни!.. Ни разу не видал пьяным!.. -- замахал руками Кондрашкин. -- Молодежь, не может не пить... Сам был молод, переливал через край. Нельзя без этого...
-- Но ведь я запоем. Во мне наследственный порок!
-- Не верю! Такой розан и вдруг -- запой! Не верю!
"Не обманешь чёрта! -- подумал Милкин. -- Как ему, однако, дочек спихнуть хочется!"
-- Мало того, что я запоем страдаю, -- продолжал он вслух, -- но я наделен еще и другими пороками. Взятки беру...
-- Милаша, да кто же их не берет? Хе-хе-хе. Эка, поразил!
-- И к тому же я не имею права жениться до тех пор, пока я не узнаю решения моей судьбы... Я скрывал от вас, но теперь вы должны всё узнать... Я... я состою под судом за растрату...
-- Под судом? -- обомлел Кондрашкин. -- Н-да... новость... Не знал я этого. Действительно, нельзя жениться, покуда судьбы не узнаешь... А вы много растратили?
-- Сто сорок четыре тысячи.
-- Н-да, сумма! Да, действительно, Сибирью история пахнет... Этак девчонка может ни за грош пропасть. В таком случае нечего делать, бог с вами...
Милкин свободно вздохнул и потянулся к шляпе...
-- Впрочем, -- продолжал Кондрашкин, немного подумав, -- если Настенька вас любит, то она может за вами туда следовать. Что за любовь, ежели она жертв боится? И к тому же, Томская губерния плодородная. В Сибири, батенька, лучше живется, чем здесь. Сам бы поехал, коли б не семья. Можете делать предложение!
"Экий чёрт несговорчивый! -- подумал Милкин. -- За нечистого готов бы дочку выдать, лишь бы только с плеч спихнуть".
-- Но это не всё... -- продолжал он вслух. -- Меня будут судить не за одну только растрату, но и за подлог.
-- Всё равно! Одно наказание!
-- Тьфу!
-- Чего это вы так громко плюете?
-- Так... Послушайте, я вам еще не всё открыл... Не заставляйте меня высказывать вам то, что составляет тайну моей жизни... страшную тайну!
-- Не желаю я знать ваших тайн! Пустяки!
-- Не пустяки, Кирилл Трофимыч! Если вы услышите... узнаете, кто я, то отшатнетесь... Я... я беглый каторжник!!.
Кондрашкин отскочил от Милкина, как ужаленный, и окаменел. Минуту он стоял молча, неподвижно и глазами, полными ужаса, глядел на Милкина, потом упал в кресло и простонал:
-- Не ожидал... -- промычал он. -- Кого согрел на груди своей! Идите! Ради бога уходите! Чтоб я и не видел вас! Ох!
Милкин взял шляпу и, торжествуя победу, направился к двери...
-- Постойте! -- остановил его Кондрашкин. -- Отчего же вас до сих пор еще не задержали?
-- Под чужой фамилией живу... Трудно меня задержать...
-- Может быть, вы и до самой смерти этак проживете, что никто и не узнает, кто вы... Постойте! Теперь ведь вы честный человек, раскаялись уже давно... Бог с вами, так и быть уж, женитесь!
Милкина бросило в пот... Врать дальше беглого каторжника было бы уже некуда, и оставалось одно только: позорно бежать, не мотивируя своего бегства... И он готов уж был юркнуть в дверь, как в его голове мелькнула мысль...
-- Послушайте, вы еще не всё знаете! -- сказал он. -- Я... я сумасшедший, а безумным и сумасшедшим брак возбраняется...
-- Не верю! Сумасшедшие не рассуждают так логично...
-- Стало быть, не понимаете, если так рассуждаете! Разве вы не знаете, что многие сумасшедшие только в известное время сумасшествуют, а в промежутках ничем не отличаются от обыкновенных людей?
-- Не верю! И не говорите!
-- В таком случае я вам от доктора свидетельство доставлю!
-- Свидетельству поверю, а вам нет... Хорош сумасшедший!
-- Через полчаса я принесу вам свидетельство... Пока прощайте...
Милкин схватил шляпу и поспешно выбежал. Минут через пять он уже входил к своему приятелю доктору Фитюеву, но, к несчастью, попал к нему именно в то время, когда он поправлял свою куафюру после маленькой ссоры со своей женой.
-- Друг мой, я к тебе с просьбой! -- обратился он к доктору. -- Дело вот в чем... Меня хотят окрутить во что бы то ни стало... Чтобы избегнуть этой напасти, я придумал показать себя сумасшедшим... Гамлетовский прием, в некотором роде... Сумасшедшим, понимаешь, нельзя жениться... Будь другом, дай мне удостоверение в том, что я сумасшедший!
-- Ты не хочешь жениться? -- спросил доктор.
-- Ни за какие коврижки!
-- В таком случае не дам я тебе свидетельства, -- сказал доктор, трогаясь за свою куафюру. -- Кто не хочет жениться, тот не сумасшедший, а напротив, умнейший человек... А вот когда захочешь жениться, ну тогда приходи за свидетельством... Тогда ясно будет, что ты сошел с ума...
Держа под мышкой что-то, завернутое в 223-й нумер «Биржевых ведомостей», Саша Смирнов, единственный сын у матери, сделал кислое лицо и вошел в кабинет доктора Кошелькова.
– А, милый юноша! – встретил его доктор. – Ну, как мы себя чувствуем? Что скажете хорошенького?
Саша заморгал глазами, приложил руку к сердцу и сказал взволнованным голосом:
– Кланялась вам, Иван Николаевич, мамаша и велела благодарить вас… Я единственный сын у матери, и вы спасли мне жизнь… вылечили от опасной болезни, и… мы оба не знаем, как благодарить вас.
– Полно, юноша! – перебил доктор, раскисая от удовольствия. – Я сделал только то, что всякий другой сделал бы на моем месте.
– Я единственный сын у своей матери… Мы люди бедные и, конечно, не можем заплатить вам за ваш труд, и… нам очень совестно, доктор, хотя, впрочем, мамаша и я… единственный сын у матери, убедительно просим вас принять в знак нашей благодарности… вот эту вещь, которая… Вещь очень дорогая, из старинной бронзы… редкое произведение искусства.
– Напрасно! – поморщился доктор. – Ну, к чему это?
– Нет, уж вы, пожалуйста, не отказывайтесь, – продолжал бормотать Саша, развертывая сверток. – Вы обидите отказом и меня и мамашу… Вещь очень хорошая… из старинной бронзы… Досталась она нам от покойного папаши, и мы хранили ее, как дорогую память… Мой папаша скупал старинную бронзу и продавал ее любителям… Теперь мамаша и я этим же занимаемся…
Саша развернул вещь и торжественно поставил ее на стол. Это был невысокий канделябр старой бронзы, художественной работы. Изображал он группу: на пьедестале стояли две женские фигуры в костюмах Евы и в позах, для описания которых у меня не хватает ни смелости, ни подобающего темперамента. Фигуры кокетливо улыбались и вообще имели такой вид, что, кажется, если бы не обязанность поддерживать подсвечник, то они спрыгнули бы с пьедестала и устроили бы в комнате такой дебош, о котором, читатель, даже и думать неприлично.
Поглядев на подарок, доктор медленно почесал за ухом, крякнул и нерешительно высморкался.
– Да, вещь, действительно, прекрасная, – пробормотал он, – но… как бы выразиться, не того… нелитературна слишком… Это уж не декольте, а чёрт знает что…
– То есть почему же?
– Сам змий-искуситель не мог бы придумать ничего сквернее. Ведь поставить на столе такую фантасмагорию значит всю квартиру загадить!
– Как вы странно, доктор, смотрите на искусство! – обиделся Саша. – Ведь это художественная вещь, вы поглядите! Столько красоты и изящества, что душу наполняет благоговейное чувство и к горлу подступают слезы! Когда видишь такую красоту, то забываешь всё земное… Вы поглядите, сколько движения, какая масса воздуху, экспрессии!
– Всё это я отлично понимаю, милый мой, – перебил доктор, – но ведь я человек семейный, у меня тут детишки бегают, дамы бывают.
– Конечно, если смотреть с точки зрения толпы, – сказал Саша, – то, конечно, эта высокохудожественная вещь представляется в ином свете… Но, доктор, будьте выше толпы, тем более, что своим отказом вы глубоко огорчите и меня и мамашу. Я единственный сын у матери… вы спасли мне жизнь… Мы отдаем вам самую дорогую для нас вещь, и… и я жалею только, что у вас нет пары для этого канделябра…
– Спасибо, голубчик, я очень благодарен… Кланяйтесь мамаше, но, ей-богу, сами посудите, у меня тут детишки бегают, дамы бывают… Ну, впрочем, пусть остается! Ведь вам не втолкуешь.
– И толковать нечего, – обрадовался Саша. – Этот канделябр вы тут поставьте, вот около вазы. Эка жалость, что пары нет! Такая жалость! Ну, прощайте, доктор.
По уходе Саши доктор долго глядел на канделябр, чесал у себя за ухом и размышлял.
«Вещь превосходная, спора нет, – думал он, – и бросать ее жалко… Оставить же у себя невозможно… Гм!.. Вот задача! Кому бы ее подарить или пожертвовать?»
После долгого размышления он вспомнил про своего хорошего приятеля, адвоката Ухова, которому был должен за ведение дела.
– И отлично, – решил доктор. – Ему, как приятелю, неловко взять с меня деньги, и будет очень прилично, если я презентую ему вещь. Отвезу-ка я ему эту чертовщину! Кстати же он холост и легкомыслен…
Не откладывая дела в дальний ящик, доктор оделся, взял канделябр и поехал к Ухову.
– Здорово, приятель! – сказал он, застав адвоката дома. – Я к тебе… Пришел благодарить, братец, за твои труды… Денег не хочешь брать, так возьми хоть эту вот вещицу… вот, братец ты мой… Вещица – роскошь!
Увидев вещицу, адвокат пришел в неописанный восторг.
– Вот так штука! – захохотал он. – Ах, чёрт подери его совсем, придумают же, черти, такую штуку! Чудесно! Восхитительно! Где ты достал такую прелесть?
Излив свой восторг, адвокат пугливо поглядел на двери и сказал:
– Только ты, брат, убери свой подарок. Я не возьму…
– Почему? – испугался доктор.
– А потому… У меня бывают тут мать, клиенты… да и от прислуги совестно.
– Ни-ни-ни… Не смеешь отказываться! – замахал руками доктор. – Это свинство с твоей стороны! Вещь художественная… сколько движения… экспрессии… И говорить не хочу! Обидишь!
– Хоть бы замазано было, или фиговые листочки нацепить…
Но доктор еще пуще замахал руками, выскочил из квартиры Ухова и, довольный, что сумел сбыть с рук подарок, поехал домой…
По уходе его адвокат осмотрел канделябр, потрогал его со всех сторон пальцами и, подобно доктору, долго ломал голову над вопросом: что делать с подарком?
«Вещь прекрасная, – рассуждал он, – и бросить жалко, и держать у себя неприлично. Самое лучшее – это подарить кому-нибудь… Вот что, поднесу-ка я этот канделябр сегодня вечером комику Шашкину. Каналья любит подобные штуки, да и кстати же у него сегодня бенефис…»
Сказано – сделано. Вечером тщательно завернутый канделябр был поднесен комику Шашкину. Весь вечер уборную комика брали приступом мужчины, приходившие полюбоваться на подарок; всё время в уборной стоял восторженный гул и смех, похожий на лошадиное ржанье. Если какая-нибудь из актрис подходила к двери и спрашивала: «Можно войти?», то тотчас же слышался хриплый голос комика:
– Нет, нет, матушка! Я не одет!
После спектакля комик пожимал плечами, разводил руками и говорил:
– Ну, куда я эту гадость дену? Ведь я на частной квартире живу! У меня артистки бывают! Это не фотография, в стол не спрячешь!
– А вы, сударь, продайте, – посоветовал парикмахер, разоблачая комика. – Тут в предместье живет старуха, которая покупает старинную бронзу… Поезжайте и спросите Смирнову… Ее всякий знает.
Комик послушался… Дня через два доктор Кошельков сидел у себя в кабинете и, приложив палец ко лбу, думал о желчных кислотах. Вдруг отворилась дверь и в кабинет влетел Саша Смирнов. Он улыбался, сиял и вся его фигура дышала счастьем… В руках он держал что-то завернутое в газету.
– Доктор! – начал он, задыхаясь. – Представьте мою радость! На ваше счастье, нам удалось приобрести пару для вашего канделябра!.. Мамаша так счастлива… Я единственный сын у матери… вы спасли мне жизнь…
И Саша, дрожа от чувства благодарности, поставил перед доктором канделябр. Доктор разинул рот, хотел было что-то сказать, но не сказал ничего: у него отнялся язык.
УшлаУшла
Пообедали. В стороне желудков чувствовалось маленькое блаженство, рты
позевывали, глаза начали суживаться от сладкой дремоты. Муж закурил
сигару, потянулся и развалился на кушетке. Жена села у изголовья и
замурлыкала... Оба были счастливы.
- Расскажи что-нибудь... - зевнул муж.
- Что же тебе рассказать? Мм... Ах, да! Ты слышал? Софи Окуркова
вышла замуж за этого... как его... за фон Трамба! Вот скандал!
- В чем же тут скандал?
- Да ведь Трамб подлец! Это такой негодяй... такой бессовестный
человек! Без всяких принципов! Урод нравственный! Был у графа
управляющим - нажился, теперь служит на железной дороге и ворует... Сестру
ограбил... Негодяй и вор, одним словом. И за этакого человека выходить
замуж?! Жить с ним?! Удивляюсь! Такая нравственная девушка и... на тебе!
Ни за что бы не вышла за такого субъекта! Будь он хоть миллионер! Будь
красив, как не знаю что, я плюнула бы на него! И представить себе не могу
мужа-подлеца!
Жена вскочила и, раскрасневшаяся, негодующая, прошлась по комнате.
Глазки загорелись гневом. Искренность ее была очевидна...
- Этот Трамб такая тварь! И тысячу раз глупы и пошлы те женщины,
которые выходят за таких господ!
- Тэк-с... Ты, разумеется, не вышла бы... Н-да... Ну, а если бы ты
сейчас узнала, что я тоже... негодяй? Что бы ты сделала?
- Я? Бросила бы тебя! Не осталась бы с тобой ни на одну секунду! Я
могу любить только честного человека! Узнай я, что ты натворил хоть сотую
долю того, что сделал Трамб, я... мигом! Adieu тогда!
- Тэк... Гм... Какая ты у меня... А я и не знал... Хе-хе-хе... Врет
бабенка и не краснеет!
- Я никогда не лгу! Попробуй-ка сделать подлость, тогда и увидишь!
- К чему мне пробовать? Сама знаешь... Я еще почище твоего фон Трамба
буду... Трамб - комашка сравнительно. Ты делаешь большие глаза? Это
странно... (Пауза.) Сколько я получаю жалованья?
- Три тысячи в год.
- А сколько стоит колье, которое я купил тебе неделю тому назад? Две
тысячи... Не так ли? Да вчерашнее платье пятьсот... Дача две тысячи...
Хе-хе-хе. Вчера твой papa выклянчил у меня тысячу...
- Но, Пьер, побочные доходы ведь...
- Лошади... Домашний доктор... Счеты от модисток. Третьего дня ты
проиграла в стуколку сто рублей...
Муж приподнялся, подпер голову кулаками и прочел целый обвинительный
акт. Подойдя к письменному столу, он показал жене несколько вещественных
доказательств...
- Теперь ты видишь, матушка, что твой фон Трамб - ерунда, карманный
воришка сравнительно со мной... Adieu! Иди и впредь не осуждай!
Я кончил. Быть может, читатель еще спросит:
- И она ушла от мужа?
Да, ушла... в другую комнату.
Из дневника одной девицыИз дневника одной девицы
13-го октября. Наконец-то и на моей улице праздник! Гляжу и не верю
своим глазам. Перед моими окнами взад и вперед ходит высокий, статный
брюнет с глубокими черными глазами. Усы - прелесть! Ходит уже пятый день,
от раннего утра до поздней ночи, и всё на наши окна смотрит. Делаю вид,
что не обращаю внимания.
15-го. Сегодня с самого утра проливной дождь, а он, бедняжка, ходит.
В награду сделала ему глазки и послала воздушный поцелуй. Ответил
обворожительной улыбкой. Кто он? Сестра Варя говорит, что он в нее влюблен
и что ради нее мокнет на дожде. Как она неразвита! Ну, может ли брюнет
любить брюнетку? Мама велела нам получше одеваться и сидеть у окон. "Может
быть, он жулик какой-нибудь, а может быть, и порядочный господин", -
сказала она. Жулик... quel*... Глупы вы, мамаша!
_______________
* какой (франц.).
16-го. Варя говорит, что я заела ее жизнь. Виновата я, что он любит
меня, а не ее! Нечаянно уронила ему на тротуар записочку. О, коварщик!
Написал у себя мелом на рукаве: "После". А потом ходил, ходил и написал на
воротах vis-a-vis: "Я не прочь, только после". Написал мелом и быстро
стер. Отчего у меня сердце так бьется?
17-го. Варя ударила меня локтем в грудь. Подлая, мерзкая завистница!
Сегодня он остановил городового и долго говорил ему что-то, показывая на
наши окна. Интригу затевает! Подкупает, должно быть... Тираны и деспоты
вы, мужчины, но как вы хитры и прекрасны!
18-го. Сегодня, после долгого отсутствия, приехал ночью брат Сережа.
Не успел он лечь в постель, как его потребовали в квартал.
19-го. Гадина! Мерзость! Оказывается, что он все эти двенадцать дней
выслеживал брата Сережу, который растратил чьи-то деньги и скрылся.
Сегодня он написал на воротах: "Я свободен и могу". Скотина...
Показала ему язык.
Жалобная книгаЖалобная книга
Лежит она, эта книга, в специально построенной для нее конторке на
станции железной дороги. Ключ от конторки "хранится у станционного
жандарма", на деле же никакого ключа не нужно, так как конторка всегда
отперта. Раскрывайте книгу и читайте:
"Милостивый государь! Проба пера!?"
Под этим нарисована рожица с длинным носом и рожками. Под рожицей
написано:
"Ты картина, я портрет, ты скотина, а я нет. Я - морда твоя".
"Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела
шляпа. И. Ярмонкин".
"Кто писал не знаю, а я дурак читаю".
"Оставил память начальник стола претензий Коловроев".
"Приношу начальству мою жалобу на Кондуктора Кучкина за его грубости
в отношении моей жене. Жена моя вовсе не шумела, а напротив старалась чтоб
всё было тихо. А также и насчет жандарма Клятвина который меня Грубо за
плечо взял. Жительство имею в имении Андрея Ивановича Ищеева который знает
мое поведение. Конторщик Самолучшев".
"Никандров социалист!"
"Находясь под свежим впечатлением возмутительного поступка...
(зачеркнуто). Проезжая через эту станцию, я был возмущен до глубины души
следующим... (зачеркнуто). На моих глазах произошло следующее
возмутительное происшествие, рисующее яркими красками наши железнодорожные
порядки... (далее всё зачеркнуто, кроме подписи). Ученик 7-го класса
Курской гимназии Алексей Зудьев".
"В ожидании отхода поезда обозревал физиогномию начальника станции и
остался ею весьма недоволен. Объявляю о сем по линии. Неунывающий дачник".
"Я знаю кто это писал. Это писал М. Д.".
"Господа! Тельцовский шуллер!"
"Жандармиха ездила вчера с буфетчиком Костькой за реку. Желаем всего
лучшего. Не унывай жандарм!"
"Проезжая через станцию и будучи голоден в рассуждении чего бы
покушать я не мог найти постной пищи. Дьякон Духов".
"Лопай, что дают"...
"Кто найдет кожаный портсигар тот пущай отдаст в кассу Андрею
Егорычу".
"Так как меня прогоняют со службы, будто я пьянствую, то объявляю,
что все вы мошенники и воры. Телеграфист Козьмодемьянский".
"Добродетелью украшайтесь".
"Катинька, я вас люблю безумно!"
"Прошу в жалобной книге не писать посторонних вещей. За начальника
станции Иванов 7-й".
"Хоть ты и седьмой, а дурак".
Жених и папенька(нечто современное)Жених и папенька(нечто современное)
-- А вы, я слышал, женитесь! -- обратился к Петру Петровичу Милкину на дачном балу один из его знакомых. -- Когда же мальчишник справлять будете?
-- Откуда вы взяли, что я женюсь? -- вспыхнул Милкин. -- Какой это дурак вам сказал?
-- Все говорят, да и по всему видно... Нечего скрытничать, батенька.... Вы думаете, что нам ничего не известно, а мы вас насквозь видим и знаем! Хе-хе-хе... По всему видно... Целые дни просиживаете вы у Кондрашкиных, обедаете там, ужинаете, романсы поете... Гуляете только с Настенькой Кондрашкиной, ей одной только букеты и таскаете... Всё видим-с! Намедни встречается мне сам Кондрашкин-папенька и говорит, что ваше дело совсем уже в шляпе, что как только переедете с дачи в город, то сейчас же и свадьба... Что ж? Дай бог! Не так я за вас рад, как за самого Кондрашкина... Ведь семь дочек у бедняги! Семь! Шутка ли? Хоть бы одну бог привел пристроить...
"Чёрт побери... -- подумал Милкин. -- Это уж десятый говорит мне про женитьбу на Настеньке. И из чего заключили, чёрт их возьми совсем! Из того, что ежедневно обедаю у Кондрашкиных, гуляю с Настенькой... Не-ет, пора уж прекратить эти толки, пора, а то того и гляди, что женят, анафемы!.. Схожу завтра объяснюсь с этим болваном Кондрашкиным, чтоб не надеялся попусту, и -- айда!"
На другой день после описанного разговора Милкин, чувствуя смущение и некоторый страх, входил в дачный кабинет надворного советника Кондрашкина.
-- Петру Петровичу! -- встретил его хозяин. -- Как живем-можем? Соскучились, ангел? Хе-хе-хе... Сейчас Настенька придет... На минутку к Гусевым побежала...
-- Я, собственно говоря, не к Настасье Кирилловне, пробормотал Милкин, почесывая в смущении глаз, -- а к вам... Мне нужно поговорить с вами кое о чем... В глаз что-то попало...
-- О чем же это вы собираетесь поговорить? -- мигнул глазом Кондрашкин. -- Хе-хе-хе... Чего же вы смущены так, милаша? Ах, мужчина, мужчина! Беда с вами, с молодежью! Знаю, о чем это вы хотите поговорить! Хе-хе-хе... Давно пора...
-- Собственно говоря, некоторым образом... дело, видите ли, в том, что я... пришел проститься с вами... Уезжаю завтра...
-- То есть как уезжаете? -- спросил Кондрашкин, вытаращив глаза.
-- Очень просто... Уезжаю, вот и всё... Позвольте поблагодарить вас за любезное гостеприимство... Дочери ваши такие милые... Никогда не забуду минут, которые...
-- Позвольте-с... -- побагровел Кондрашкин. -- Я не совсем вас понимаю. Конечно, каждый человек имеет право уезжать... можете вы делать всё, что вам угодно, но, милостивый государь, вы... отвиливаете... Нечестно-с!
-- Я... я... я не знаю, как же это я отвиливаю?
-- Ходил сюда целое лето, ел, пил, обнадеживал, балясы тут с девчонками от зари до зари точил, и вдруг, на тебе, уезжаю!
-- Я... я не обнадеживал...
-- Конечно, предложения вы не делали, да разве не видно было, к чему клонились ваши поступки? Каждый день обедал, с Настей по целым ночам под ручку... да нешто всё это спроста делается? Женихи только ежедневно обедают, а не будь вы женихом, нешто я стал бы вас кормить? Да-с! нечестно! Я и слушать не желаю! Извольте делать предложение, иначе я... тово...
-- Настасья Кирилловна очень милая... хорошая девица... Уважаю я ее и... лучшей жены не желал бы себе, но... мы не сошлись убеждениями, взглядами.
-- В этом и причина? -- улыбнулся Кондрашкин. -- Только-то? Да душенька ты моя, разве можно найти такую жену, чтоб взглядами была на мужа похожа? Ах, молодец, молодец! Зелень, зелень! Как запустит какую-нибудь теорию, так ей-богу... хе-хе-хе... в жар даже бросает... Теперь взглядами не сошлись, а поживете, так все эти шероховатости и сгладятся... Мостовая, пока новая -- ездить нельзя, а как пообъездят ее немножко, то мое почтение!
-- Так-то так, но... я недостоин Настасьи Кирилловны...
-- Достоин, достоин! Пустяки! Ты славный парень!
-- Вы не знаете всех моих недостатков... Я беден...
-- Пустое! Жалованье получаете и слава богу...
-- Я... пьяница...
-- Ни-ни-ни!.. Ни разу не видал пьяным!.. -- замахал руками Кондрашкин. -- Молодежь, не может не пить... Сам был молод, переливал через край. Нельзя без этого...
-- Но ведь я запоем. Во мне наследственный порок!
-- Не верю! Такой розан и вдруг -- запой! Не верю!
"Не обманешь чёрта! -- подумал Милкин. -- Как ему, однако, дочек спихнуть хочется!"
-- Мало того, что я запоем страдаю, -- продолжал он вслух, -- но я наделен еще и другими пороками. Взятки беру...
-- Милаша, да кто же их не берет? Хе-хе-хе. Эка, поразил!
-- И к тому же я не имею права жениться до тех пор, пока я не узнаю решения моей судьбы... Я скрывал от вас, но теперь вы должны всё узнать... Я... я состою под судом за растрату...
-- Под судом? -- обомлел Кондрашкин. -- Н-да... новость... Не знал я этого. Действительно, нельзя жениться, покуда судьбы не узнаешь... А вы много растратили?
-- Сто сорок четыре тысячи.
-- Н-да, сумма! Да, действительно, Сибирью история пахнет... Этак девчонка может ни за грош пропасть. В таком случае нечего делать, бог с вами...
Милкин свободно вздохнул и потянулся к шляпе...
-- Впрочем, -- продолжал Кондрашкин, немного подумав, -- если Настенька вас любит, то она может за вами туда следовать. Что за любовь, ежели она жертв боится? И к тому же, Томская губерния плодородная. В Сибири, батенька, лучше живется, чем здесь. Сам бы поехал, коли б не семья. Можете делать предложение!
"Экий чёрт несговорчивый! -- подумал Милкин. -- За нечистого готов бы дочку выдать, лишь бы только с плеч спихнуть".
-- Но это не всё... -- продолжал он вслух. -- Меня будут судить не за одну только растрату, но и за подлог.
-- Всё равно! Одно наказание!
-- Тьфу!
-- Чего это вы так громко плюете?
-- Так... Послушайте, я вам еще не всё открыл... Не заставляйте меня высказывать вам то, что составляет тайну моей жизни... страшную тайну!
-- Не желаю я знать ваших тайн! Пустяки!
-- Не пустяки, Кирилл Трофимыч! Если вы услышите... узнаете, кто я, то отшатнетесь... Я... я беглый каторжник!!.
Кондрашкин отскочил от Милкина, как ужаленный, и окаменел. Минуту он стоял молча, неподвижно и глазами, полными ужаса, глядел на Милкина, потом упал в кресло и простонал:
-- Не ожидал... -- промычал он. -- Кого согрел на груди своей! Идите! Ради бога уходите! Чтоб я и не видел вас! Ох!
Милкин взял шляпу и, торжествуя победу, направился к двери...
-- Постойте! -- остановил его Кондрашкин. -- Отчего же вас до сих пор еще не задержали?
-- Под чужой фамилией живу... Трудно меня задержать...
-- Может быть, вы и до самой смерти этак проживете, что никто и не узнает, кто вы... Постойте! Теперь ведь вы честный человек, раскаялись уже давно... Бог с вами, так и быть уж, женитесь!
Милкина бросило в пот... Врать дальше беглого каторжника было бы уже некуда, и оставалось одно только: позорно бежать, не мотивируя своего бегства... И он готов уж был юркнуть в дверь, как в его голове мелькнула мысль...
-- Послушайте, вы еще не всё знаете! -- сказал он. -- Я... я сумасшедший, а безумным и сумасшедшим брак возбраняется...
-- Не верю! Сумасшедшие не рассуждают так логично...
-- Стало быть, не понимаете, если так рассуждаете! Разве вы не знаете, что многие сумасшедшие только в известное время сумасшествуют, а в промежутках ничем не отличаются от обыкновенных людей?
-- Не верю! И не говорите!
-- В таком случае я вам от доктора свидетельство доставлю!
-- Свидетельству поверю, а вам нет... Хорош сумасшедший!
-- Через полчаса я принесу вам свидетельство... Пока прощайте...
Милкин схватил шляпу и поспешно выбежал. Минут через пять он уже входил к своему приятелю доктору Фитюеву, но, к несчастью, попал к нему именно в то время, когда он поправлял свою куафюру после маленькой ссоры со своей женой.
-- Друг мой, я к тебе с просьбой! -- обратился он к доктору. -- Дело вот в чем... Меня хотят окрутить во что бы то ни стало... Чтобы избегнуть этой напасти, я придумал показать себя сумасшедшим... Гамлетовский прием, в некотором роде... Сумасшедшим, понимаешь, нельзя жениться... Будь другом, дай мне удостоверение в том, что я сумасшедший!
-- Ты не хочешь жениться? -- спросил доктор.
-- Ни за какие коврижки!
-- В таком случае не дам я тебе свидетельства, -- сказал доктор, трогаясь за свою куафюру. -- Кто не хочет жениться, тот не сумасшедший, а напротив, умнейший человек... А вот когда захочешь жениться, ну тогда приходи за свидетельством... Тогда ясно будет, что ты сошел с ума...
-
-
23.10.2010 в 21:02-
-
23.10.2010 в 21:55он крут))
-
-
23.10.2010 в 22:15-
-
24.10.2010 в 12:07чувство юмора у Чехова-очень специфическое))и местами черный юмор))а ты, насколько я помню, не всегда его понимаешь =Р
-
-
24.10.2010 в 12:08-
-
24.10.2010 в 15:31кого пропустила? *яж дундук*
-
-
24.10.2010 в 19:23-
-
24.10.2010 в 19:28Предвещяя твой вопрос, а что именно мне нравится в его произведениях, отвечаю: как раз-таки ирония и черный юмор нравится, хоть, как ты правильно заметила, я не всегда их понимаю. *по причине дундукасти*
-
-
25.10.2010 в 12:05хоть, как ты правильно заметила, я не всегда их понимаю. *по причине дундукасти*
какой я проницательный)
-
-
25.10.2010 в 12:41Я ж дундук ХДДДД
какой я проницательный)
а тож)))